Дырбов Виктор Дмитриевич (14.04.1928, г. Орск - 2007) - журналист. Окончил факультет журналистики Высшей партийной школы при ЦК КПСС в 1970. Один из старейших журналистов Орска. С 1958 по 1961 работал в областном комитете радио и телевидения корреспондентом, а с 1961 по 1988 возглавлял редакцию газеты «Машиностроитель» на ЮУМЗе.

Регулярно печатался в городских и областных газетах. Автор стихов, прозаических произведений, посвященных истории Орска и Оренбуржья, член общества «Знание».

Источники

1. Составитель П.С. Коровин «Орская биографическая энциклопедия». Оренбург: ОАО «ИПК «Южный Урал», 2005. - 336 с.

Статья о Викторе Дырбове в «Орской хронике»

Кто-то, кажется, из писателей сказал: «История – тетка суровая». Человек хотел выразиться ярко, образно, и это ему удалось. История действительно не любит пренебрежительного отношения. Это как в лесу. Если ты его не знаешь, не считаешься с заведенными здесь порядками, обязательно потеряешь ориентацию и тебе грозит бродить по кругу бесконечно. Но, похоже, человечество по-прежнему не учится на собственных ошибках, с неиссякаемым упорством наступает на одни и те же грабли. Одним словом, садомазохизм в мировом масштабе. Как только появляется новый правитель, вся подноготная прежнего сразу же переписывается. Через несколько поколений черное становится белым и наоборот. Цена такой забывчивости безмерна.

Два побега Курлапого

Виктору Дмитриевичу Дырбову – семьдесят шесть. Много видел, знает, размышляет. Жизнь носила по белу свету. Был в студеной далекой Игарке, работал в различных средствах массовой информации, на «Южуралмаше». Однако все годы Дырбова сопровождает одна, зато пламенная страсть – к изучению родного края. Такого, как говорится, на мякине, то есть на перелицованных учебниках, не проведешь. О тех или иных событиях ему известно из достоверных источников. Как известно, места наши издавна привлекали людей. Оренбуржье было обитаемым еще 30 тысяч лет назад. Кем только оно ни населялось: сарматами, алан-скими племенами, чудью, печенегами, торками, половцами, татаро-монголами. В XVII веке на Южный Урал пришли поволжские тюрко-язычные и угро-финские народы. В XVIII веке хан Младшего жуза (орды) Абулхаир попросился к царю в подданные. Тогда-то и возникла проблема укрепления новой российской границы, для чего понадобилось создать целую линию укреплений. В нее вошла Орская крепость. Она стала воротами для русских и украинских переселенцев.

Подобного рода события носят эпохальный характер. Детали быта, судьбы тех, кто осваивал территорию ради будущих поколений, стало быть, нас и наших потомков, остаются за кадром. Может, поэтому с такой легкостью молодежь покидает свою малую родину, не представляя ее в истинном виде и конкретных лицах. Наверняка, многим не раз приходилось слышать толкование названия Орска, которое будто произошло от аббревиатуры слов «отдаленный район ссыльных каторжников». В них ощущается явное стремление к созданию ореола романтизма вокруг города, приданию ему неординарности, исключительности. А ведь у нас хватает и того, и другого, стоило лишь вовремя поинтересоваться прожитыми годами хотя бы у собственных родителей. К сожалению, основное большинство семей, а то и целых родов уносит подробности бытия с собой невостребованными. Нить, связывающая поколения, чрезвычайно тонка, рвется легко и быстро. У В. Дырбова этого не случилось:

– Мать с отцом часто рассказывали о том, что сами слышали. Люди они были неординарные, имели образование, поэтому смотрели на мир широко раскрытыми глазами. Благодаря им я зримо представляю Орск 150-летней давности. Тогда он, конечно, мало напоминал нынешний. Центром являлась гора с оборонительными сооружениями, частью из плетня, через который ночью перепрыгивали волки, внизу – жилые строения. Аборигены охотились на молодых женщин. За них давали пару хороших лошадей. Казахов называли киргизами, боялись и люто ненавидели. Они таились в прибрежной высокой траве, рядом клали коня, ждали удобной минуты, нападали на жертву и стрелой мчались прочь. Стоило пересечь брод, где сходились Урал с Орью, всадник в бескрайней степи становился недосягаемым. Поэтому полоскать белье на речке бабы предпочитали в сопровождении мужиков.

Прадед Дырбова косил сено в районе нынешней биофабрики. Похитители увезли его к одному из местных баев, превратив в раба. Чтобы не улизнул, ему разрезали пятки и набили мелким конским волосом, предварительно связав руки. Когда раны зажили, парня использовали на тяжелых работах. Не выдержав издевательств и побоев, он попытался сбежать. Свобода длилась недолго. Через несколько часов пленника приволокли на аркане к стойбищу и отрубили пальцы на обеих ногах.

Произвол и жестокость степняков вызывали ответную реакцию со стороны населения крепости. Когда чаша терпения переполнялась, родственники обесчещенных жертв, вооружившись, отправлялись с приданными в подмогу солдатами за речку мстить нехристям, которые в довершение всего разрывали курганы с древними захоронениями. В одну из таких вылазок, устроив кровавую расправу, они вызволили деда, получившего впоследствии прозвище Курлапый. Потом и жену звали Курлапихой. Несмотря на увечье, дед ездил на покос, ловил рыбу. Один раз поймал сома, не уместившегося в лодке. А однажды на крючок из проволоки толщиной в палец попало настоящее чудище, не желавшее вылезать на берег. Дед попытался вытащить его вожжами, впряг лошадь. Она тянула-тянула и вырвала крючок вместе с внутренностями.

С револьвером на свидание

Невдалеке проходила караванная дорога. По ней среднеазиатские купцы везли свои товары на юг, Арал и Каспий. Выгодное расположение служило залогом обогащения баев. В районе Можаровки стояли три дома некоего Дербисалы, могущественного и всесильного. Здания воздвигались из цветного кирпича, внутри стояли изразцовые печи. Говорят, он принял в своих дорогих покоях цесаревича, путешествовавшего по владениям. А, чтобы продемонстрировать, как привольно и счастливо живется казахам под рукой царя, вдоль пути следования высокой особы Дербисала поставил шатры из крашеной кошмы, выпустил тучные табуны лошадей и овец в тысячи голов. В награду гость вручил ему перстень редких достоинств. Однако им каким-то образом завладел управляющий имением по имени Сабанкул, алчный, жадный и беспощадный. Рассказывают, будто сменял он тот камень на два табуна среднеазиатских кобылиц, а затем, после прихода советской власти, стал известен как ярый националист и басмач.

– Предки по матери с Волги перебрались сюда в XVII веке. Мать хорошо знала Тургенева, любила рассказывать о своей семье. Отец мой всегда находился в гуще событий, – вспоминает Виктор Дмитриевич. – Неуемную натуру влекли дорога, перемены в стране, в которых он активно участвовал: то прокладывал рельсы на КВЖД, то проводил коллективизацию. А до этого получил образование, аналогичное теперешним девяти классам, два года учился в Самаре на финансиста. После выпуска устроился на мельницу Недикерева, располагавшуюся на Форштадте, приказчиком, получал по праздникам по два пуда муки. «Мы таких звали белорголиками», – говорила мать. Она из крестьян. В нее был влюблен Федор, ямщик, доставлявший почту в Актюбу. Правда, соперничества не выдержал. Отец имел на законных основаниях револьвер, шел к месту свидания и в подтверждение серьезности намерений палил в воздух. Да к тому же пообещал купить невесте высокие ботинки и швейную машинку. Кто устоит? Не знаю, как насчет ботинок, а шить мать не научили. Дело в том, что для бабки она оказалась нежеланной, та рассчитывала на другую партию.

Бабка славилась в Орске мастерством создавать яркие и модные наряды, которые пользовались большим успехом у обитателей публичного дома. Его называли заведением. Одна из тамошних искусниц, заработав на предоставлении любовных утех приличные средства, собиралась выправить паспорт, вернуться на праведный путь, создать семью и обзавестись детьми. Она-то и приглянулась бабке, испытывавшей непреодолимую жажду накопительства. Между тем сын проявил строптивость, выбрал жену себе сам. В результате между сторонами наступил разлад. Правда, существовала еще одна причина. Дмитрий с другом Максимом Ворошиловым, взяв солидную сумму денег у бабки, укатили в Среднюю Азию покупать лошадей. Не вернулись, пока не прокутили всю сумму. Наличные у почтенной старушки не переводились. В 1941-м город плавал в очередном весеннем половодье. Не стал исключением и дом Дырбовых. Когда пригрело солнце и стихия отступила, бабка Мария извлекла на белый свет свои богатства, припрятанные в укромном уголке. На длинном столе сушились и «керенки», длинные, как портянки, и тридцатирублевые «катеринки». Целая гора.

Но все это случилось много лет спустя. До них еще требовалось дожить. Надвигалась революция. Отец горячо поддержал идею построения в России самого справедливого в мире социалистического общества, вступил в партию большевиков. Таким образом на одного борца за светлое будущее стало больше. По первому приказу он отправлялся туда, где в нем нуждались. С малолетними детьми мать решала насущные проблемы в одиночку. В конце улиц, ныне Советской и Степана Разина, стояли бани. Одна, с отдельными номерами для состоятельных людей, принадлежала Дырбовым. Электросварка еще не существовала, на прохудившийся котел приспосабливали заплатки на болтах. Грянула Гражданская война. Орск переходил из рук в руки. С приходом белых начался погром винного завода. Водку по ночам везли кто на чем мог. Мать нагрузила целую телегу, чтобы заглушить бульканье бутылок, к оглобле привязала палку, бившуюся о спицы колеса. Вернулись красные, принялись искать виноватых. Хозяйка бани перевезла добычу домой, за ночь ее помощники выкопали в кладовой яму. В 1958-м ее сын Виктор с племянником пытались разыскать клад, но безуспешно. Видно, получили не те координаты. Или кто-то прознал о тщательно скрываемой тайне. А может, она до сих пор ждет, когда ее наконец разгадают, извлекут несколько десятков бутылок из-под земли.

Кстати, дом, в котором жили тогда Дырбовы, стоял на Второй улице. Сегодня от строения ничего не осталось. Однако кладовая цела. Ее клал дед из дикого камня. Раствор замешан на яичном желтке и извести. Балки - из лиственницы, доставленной из Башкирии. Нож в нее не входил: до чего плотная.

Генеральная линия партии пощады не знала

Двадцать первый год выдался страшно голодным. Отец к той поре вернулся в Орск, получил должность заведующего собесом. Учреждение находилось в здании рядом с нынешней трамвайной остановкой «Банк Москвы». Отсутствие хлеба доводило население до полного отчаяния. В одной из семей мать сварила сына, чтобы спасти от смерти старшую дочь. Когда их арестовали и вели в НКВД, девчонка глодала кость, которую не смогли отобрать.

– К нам прибывали с Поволжья спасаться от верной погибели, – повторяет рассказанное матерью Виктор Дмитриевич. – К отцу за помощью обратилась семья, прибывшая на двух лошадях. Не решившись отказать обездоленным, он приютил их у себя. Животных определил в сарай. На вторую или третью ночь они исчезли. Отец крепко переживал, ведь в добром поступке могли усмотреть корыстную цель. Однажды утром он взял ружье и исчез, к вечеру вернулся с лошадьми. Никому ничего не объяснил и молчал целых двадцать лет. Наверное, молчал и дальше, если бы перед войной не захворал. Болезнь скрутила сильно. Отец, видно, собирался умирать и решил перед смертью облегчить душу. Дело было так. Он добрался до села Жанаталап и пошел бродить среди конюшен и землянок, пока не услышал лошадиный храп. Они стояли привязанными, а в яслях под соломой скрывался вор. Как события развивались дальше, остается лишь домысливать. Не совладав с гневом, отец снял ружье, приставил к голове преступника и нажал на курок.

Ему довелось участвовать и в коллективизации в качестве уполномоченного. Это означало день и ночь мотаться по аулам. Один из них располагался вблизи старой биофабрики, второй – Жанатана, третий – совхоза «Полевой»… Людей, занимавшихся на протяжении нескольких веков скотоводством, заставляли сеять пшеницу, сажать овощи, деревья. Как-то раз отец приехал в аул, где казах копал картошку, выращенную на неполивной земле. Спрашивает: как, мол, считаешь – можно ее здесь сажать? Хозяин во избежание неприятностей от честного ответа уклонился: «Конечно, можно. Мешок сажал, мешок копал, убытку советской власти не давал». К организации коллективных хозяйств и русские относились негативно. Свидетельством тому – частушка, бывшая в ходу:

Трактор землю глыбко пашет, а картошка сохнет.

Через год иль через два весь колхоз подохнет.

Уполномоченный чувствовал: в округе творится не то, о чем говорилось с высоких трибун. Да он и сам в глубине души не соглашался с применяемыми методами вовлечения масс в устройство новой жизни. Вечерами, вернувшись с очередной поездки, спорил до хрипоты с братом Михаилом. Дым в прямом и переносном смыслах стоял коромыслом.

Очевидно, отец был и против раскулачивания. Под жернова безжалостной мельницы угодил и мой дядя Федор Рябушкин, хлебороб, воевал на стороне красных, отступал с ними к Актюбинску. После победы служил в Орске в конной милиции, сеял хлеб. В семье шестеро ребят, больная жена. Чтобы прокормить всю ораву, весной и осенью нанимал работников. За такую провинность и поплатился: забрали дом, выгнали на улицу, дали белый билет. Получил его и старший сын Николай. К слову, дом стоит и сегодня по улице Степана Разина. По новым законам он мог вернуть прежних владельцев, да нет их никого. Федор умер в тридцать третьем, тоже голодном, году, жена – в войну. Младший сын Борис скитался, просил Христа ради. Дырбов помнит его, как-то отправился с ним собирать пустые бутылки. Пацаны выпили в городском саду лимонада, съели по мороженому. Вечером Виктор попросил мать: «Мне тоже сшей сумку, побираться буду». Понравилась «сладкая жизнь». Ему объяснили, что в таком случае опозорит семью.

Судьбы остальных Рябушкиных сложились трагически. Сыновья Петр и Георгий тоже побирались, потом перебивались случайными заработками, приходили к Дырбовым, те помогали чем могли. Николай ушел в лучший мир перед войной. Иван погиб на Курской дуге, Петр пропал без вести, Георгий вернулся с фронта без руки.

Критика политики партии, несогласие с действиями местных коммунистов отцу с рук не сошли. В сердцах он выразился откровенно: «Если бы встал Ленин, он погнал вас поганой метлой!». Короче говоря, его взгляды могли довести до тюремных нар. Тучи в городе сгущались не только над Дырбовым. Уже посадили известного в Орске активиста Юртаева. То же грозило орденоносцу Соколову, красногвардейцу в прошлом. Ничего не оставалось, как перебраться в Жанатан, где организовали совхоз «Тукай». Зато в ауле появился счетовод.

– Это я уже сам помню. За водой ходили за километр. С Ори мать таскала ее и для стирки, и скотину напоить. Печь топили нарубленной талой, соломой, камышом, потом освоили изготовление кизяка. Приютили девчонку-казашку, найденную старшим братом на речке. Годика три примерно, родные ее просто бросили, потому что сами страдали от разразившегося голода. В колхозе не без участия отца соорудили поливальную установку, которую приводил в действие верблюд. Местное население стало заводить огороды. Русских, кроме нас, не было. Я быстро выучил казахский язык, причем начал с нецензурных частушек и песен, они легко запоминались. Случалось, сутками дома не появлялся, новые знакомства переросли в крепкую дружбу, существующую до сего дня, – вспоминает первые уроки жизни Дырбов. – Тогда-то я как раз и начал понимать и любить природу.

Через несколько лет семья вновь вернулась в город. Обосновалась на Форштадте. Орск разрастался, строились предприятия, в основном, вручную, но с энтузиазмом. Далеко вокруг раздавались взрывы. Рушилось старое. В тридцать четвертом с лица земли исчез собор в саду Малишевского. Сначала разобрали верхнюю часть, под остатки заложили динамит. Оцепление отгоняло зевак, объясняя: стройматериалы пойдут на культурное учреждение. Имелся в виду театр. Ожидания оправдались частично: целого кирпича осталось гораздо меньше, чем предполагалось.

Недалеко от станции Орск поднялся мясокомбинат. Своим появлением в немалой степени он обязан переселенцам с разных концов страны, раскулаченным и оставшимся без крова. Их называли лишенцами, то есть лишенными права голосовать. Сбоку к гиганту отечественной индустрии приткнулись два поселка из дощатых бараков. В щели пробирались мороз и ветер, по длинным общим коридорах бегала малышня, вчерашние строители проявляли чудеса трудового героизма, выдавая по две, а то и три нормы в смену. На глазах рос еще один важный пусковой объект – мост через Урал на Кандагач. Заключенные тачками возили камень на железнодорожное полотно.

– Отца на Мостострой взяли прорабом, и мы ходили повидаться. Я видел, как зэку отрезало вагонеткой ногу. За первой зоной выросли вторая, третья, четвертая… Их штаб находился там, где теперь Дворец спорта «Юбилейный». Вблизи нынешней Комсомольской площади хоронили осужденных и военнопленных. За колючую проволоку угодил и мой брат, – повествует Дырбов. – Правда, произошло это уже в конце войны. Перед ее началом за самовольный уход с работы его осудили на четыре месяца, а он с друзьями укатил в теплые края. Брательник объявился в сорок четвертом, после того как по слабости зрения попал в стройбат. Вернулся, женился. Участковый сагитировал помогать милиции, смотреть за молодежью, чтобы не озорничала. Вдруг выяснилось, бригадмилец числится в розыске. Забрали в лагерь, он дислоцировался на месте сегодняшнего Дома культуры машиностроителей. Сергея мы с матерью тоже навещали, картошку носили. Он копал котлован под пятый цех «Южуралмаша» девяносто дней, пока не пришла Победа и не объявили амнистию. На завод и пленных водили, немало их работало в подсобных хозяйствах предприятий. Мы с матерью сторожили огороды и застукали немца. Молодой, глупый, набил за пазуху тыкв с кулак, картошки. Видно, сильно есть хотел. Меня оставили караулить, но он тут же кинулся бежать. Я – за ним, схватил за шиворот. Немец случайно задел мне ногу ботинком на деревянной подошве и тут же получил по шее. Потом разговорились, жалко стало. И даже стыдно. Побежденный враг ярости уже не вызывает.

Ташкент - Билибей: кто кого?

Мирное время позволило Виктору Дмитриевичу заняться историей родного края с присущей ему основательностью. Отец часто брал на рыбалку и охоту. Озера, речки, деревни имели свои названия. Откуда взялись, как произошли, когда? Для большинства из нас подобного рода вопросы носят праздный характер.

Для Дырбова ответы на них стали смыслом жизни. Пусть не всей, но, по меньшей мере, весьма значительной части ее. Достижение цели облегчалось знанием казахского. Топонимия для пытливого ума что хроническая болезнь: если привяжется, не отстанет до скончания века. Исследователь лишается былого покоя, зато очередная задача сродни увлекательному путешествию. Результат – настоящее открытие.

Уместно отметить: в 1989 году в свет вышел краткий топонимический словарь «Географические названия Оренбургской области» кандидата филологических наук, доцента кафедры русского языка пединститута Т. Слободинской. Их насчитывается примерно 600–700. У Дырбова – около 3 тысяч. Его толкование некоторых слов имеет свои отличительные особенности, более того, нередко идет вразрез с мнением признанных авторитетов:

– В словаре слово «Кумак» переводится с казахского как «песчаное место, река с песчаными берегами, мелкая». Во-первых, эта река не всегда была мелкой. Во-вторых, нам известно происхождение названий Каракум и Кызылкум. «Кум» – означает «песок», «ак» – «белый». Прочтем слово «Кумак» с конца, получается «белый песок». Акжаровка, кстати, произошла от слова «акжер», где «жер» – «земля». У меня есть сомнения, касающиеся устоявшегося объяснения слова «Урал». «Ур» – на языке хантов и манси – «белка». Не исключено, что у хребта, разделяющего две части света, имелась именно эта особенность, поскольку Северный и Средний Урал в древности изобиловали лесами.

В своих взглядах Виктор Дмитриевич вовсе не категоричен. Он не утверждает, будто только его аргументы имеют право на существование, а остальные – нет. Скорее, наоборот, ведь наличие десятка вариантов в топонимии – лишнее подтверждение богатейшей истории наших мест, испытавших влияние множества различных культур. Территория Приуралья знала и индоиранские племена, и гуннов, а может, еще и другие, имя которых уже невозможно установить. Подобные потери обедняют нас. Поэтому сегодня Дырбова заботит одна, но главная проблема: в чьи руки передать сокровище, накопленное буквально по крупицам. Оно должно послужить нашим далеким потомкам, росту их духовности, преданности исконным традициям. Хотелось, чтобы так и случилось. К сожалению, в каждодневной суете нам недосуг оглянуться на прошлое. Постепенно стирается в памяти даже совсем недавнее, хотя свидетели его еще, пусть и неблагополучно, но здравствуют. Кто из молодого поколения в состоянии зримо увидеть Орск, скажем, двадцатых–тридцатых годов? Сегодня им наверняка невозможно представить, что его население обходилось без яблок, а потом, когда появились первые деревья, их плодами заваривали чай для придания ему сладости. А сколько птиц летело над городом весной и осенью!

– Над головой стоял неумолкаемый крик. Шли утки, гуси, лебеди, журавли, поток их не прерывался. Я часто ходил в подпасках. Птицы садились рядом с табуном, подпускали метров на двадцать и не боялись. Когда повзрослел, увлекся охотой. До нее было минут пятнадцать хода. Стоило перейти Орь вброд, и перед тобой открывались бескрайние просторы с непуганой дичью. Килограммов на восемь–пятнадцать водились дрофы. Зайцев я ловил в силки, – рисует живописную картину краевед. – Лисицы бегали. Волки приходили из Губерли, властям приходилось даже организовывать их отстрел. Разлившееся Коровье озеро пестрело пернатыми. За ним закрепилось название «Золотое дно». Для меня так и осталось загадкой – откуда поступала вода – из Урала или Ори. Благодатным местом слыла и пойма Елшанки, в которую охотники заходили из Старого города и шли вдоль берегов почти до «Южуралмаша». Глубина речки достигала полутора-двух метров, ширина плесов – пяти-семи. Рыба плескалась.

Чем глубже погружаться во время, тем отчетливее проступает облик Орска. Основательно забытый, однако весьма колоритный и своеобразный. Только старейшие жители теперь скажут, где располагался Меновой двор. Теперь там тубдиспансер. С другой стороны сада Малишевского много лет, пока не взорвали то ли белые, то ли красные, находились артиллерийские склады. Территория города выглядела совершенно иначе. Особую живописность ему придавали водоемы. За дорогой, ведущей в Форштадт, плескалось Гладково озеро, названное по имени владельца стоящей здесь мельницы. Там, где турбаза ЮУМЗ, начиналось еще одно – Назаровское. На Шабаевом острове много лет существовал стан рыбаков.

– Одна из мельниц принадлежала попу, а затем, после его смерти, – попадье. Хлеборобы возили туда свой урожай лет сто, не меньше. Ближе стариц стоят водонапорные башни завода Чкалова, их строили в сороковые трудармейцы в ужасных условиях, бетон месили ногами – сам видел. До войны мы жили в поселке Форштадт, зимой к мельнице Никкера, возле которой озеро замерзало раньше, приходили пацаны с Ташкента. Срежут коньки у наших – возникает драка, – делится впечатлениями давно минувших дней Дырбов. – За них вступались старшие братья, потом сорокалетние мужики. Битва стенка на стенку длилась по нескольку дней. Но никого жизни не лишали, ногами не пинали как сейчас.

– А почему Ташкент, откуда он взялся? – спрашиваю Виктора Дмитриевича.

– Орск разделялся на несколько частей. Ближе к горе селились купцы, сооружали магазины, лабазы из местных стройматериалов. «Таш» – «камень», «кент» – «город», получается Ташкент. По другую сторону церкви – дома богатых уже из кирпича. Билибей состоял из мастеровых, крестьян, постоянно конфликтовал с Ташкентом. Отсюда, скорее всего, и название. Слободка ограничивалась улицей Карла Маркса. Ниже проходили остатки рва крепости, поэтому для уточнения адреса использовалось выражение «живет за валом» или «живет под валом». Курмыш – это район кольца трамвая номер четыре. А еще было Черное озеро. Дома располагались вокруг старицы, вода в ней действительно темная. Заметьте, каждое слово наполнено глубоким, конкретным смыслом, вобравшим в себя судьбы людей, события, в общем, все то, что зовется жизнью. Каким будет продолжение ее, зависит от каждого из нас. Хотелось, чтобы оно стало достойным.

В. Гончаренко.

Источники

1. «Орская хроника» №365-366(21007-008) от 25 ноября 2004 года
2. «Орская хроника» №380-381(21022-023) от 09 декабря 2004 года
3. «Орская хроника» №382-383(21024-025) от 11 декабря 2004 года