№ 141–142 (20073–074) от 01 июня 2002 года

Сазонов Константин

Я давно уже стал фаталистом. Судьба человека непредсказуема, и вся жизнь проходит на ее виражах. Мог ли я предполагать, что, будучи корреспондентом газеты, в скором времени окажусь вместе с земляками-орчанами в разбитом войной городе. Из спокойных будней закружусь в вихре войны на долгие восемь месяцев, стану не сторонним наблюдателем, а непосредственным участником военных событий, свидетелем побед и людских трагедий. Наверное, это наш крест, и все описанное — горсть осколков, привезенных с той войны. Мы там были.

Все получилось неожиданно. На очередном построении роты командир объявил, что в командировку нужно отправить одного сержанта. К тому времени в роту только перевели молодое пополнение, а из старослужащих в сержантском чине был только я. Вариантов не было, не осталось и сомнений, и, выйдя из строя, сказал: я поеду.

Моей командировке предшествовал год службы. Пять месяцев сержантской школы, потом Софринская бригада внутренних войск. Еще во время курса молодого бойца мы с завистью смотрели на тех, кто приехал «оттуда». Армейские грузовики проезжали через КПП и заворачивали на плац. Прокопченные дембели в пыльной форме и с загорелыми лицами неторопливо выгружали весь свой нехитрый скарб: вещмешки с солдатскими пожитками, пулеметы, трубы гранатометов. Они улыбались и радовались тому, что все кончилось, через день домой. Мы говорили о них чуть ли не с придыханием и гордостью — «наши пацаны из Чечни». Возвращались те, кто штурмовал Грозный, прошел по ногайской степи от Баба-Юрта до самого бандитского логова, воевавшие в Бамуте и Комсомольском. Санчасть в такие дни наполнялась ранеными, они сидели в курилках — перевязанные, кто-то на костылях, дымили и болтали о своем. Те, кто по ранению или каким-либо причинам приезжали раньше срока, дослуживали в своих ротах, передавая молодым боевой опыт. Уже на КМБ нас обучали, как вести себя при обстреле, использовать автомат для переноски раненых: как рычаг и даже как ложку, как не сгинуть, оказавшись в лесу, в условиях городского боя. Всего и не перечислишь.

Война жарко дыхнула в спину, когда я оказался в реутовском госпитале. Непривычно было попасть из казарменной суеты и ругани в блестящую никелем и сияющую белизной тишину палат. Хирургия работала без сна и отдыха. Каждый борт привозил раненых — десятки, сотни. Бойцы спецназа и бригад ВВ, солдаты многочисленных частей, разбросанных по всей Чечне. После очередного борта хирурги были, как обычно, заняты работой. Фельдшеры-срочники приходили с утра в комнату и без сил падали на кровати, мгновенно засыпая. Часик-другой сна — и опять в операционную. Я перед отбоем читал книгу, когда в коридор вышел врач

— Ты санитаров не видел?

— Нет.

— Ну, если крови не боишься, пошли, поможешь, срочно надо.

Я надел белый халат, перчатки и вошел в реанимационное отделение. На операционном столе лежал пацан-сапер, точнее, то, что осталось от недавно здорового и цветущего человека. Взрывом ему оторвало руку, ногу, всего посекло осколками. Стерильная подкладка под ним набухла от крови. Мы с врачом приподняли раненого, поменяли ее. Медик попросил вытереть пот со лба, потом вздохнул: «Думал, не вытащу его, теперь жить будет, крепкий парнишка». На нашем этаже две самые большие палаты были отданы обездвиженным, расстрелянным пацанам, у которых жизнь осталась в воспоминаниях о войне. Спецназовец Женька, которого я вывозил на коляске на прогулку, разговаривал неохотно. Каждый день к нему приезжали мать, подруги из Москвы. Он улыбался, шутил, но невооруженным взглядом было видно, как ему тяжело. Краповый берет, кавалер ордена Мужества, он был беспомощным после ранения.

— Понимаешь, я уже ничего не смогу в жизни. Пуля попала в позвоночник, и я не чувствую ног. Кому я такой нужен?

— А нужен он был всем, кто его ждал, боевым товарищам, которые привозили ему самые дорогие и лучшие лекарства и часами сидели в палате. Свой долг Родине он отдал кровью, а что получит взамен? В госпиталь приехал полковник Кочергин. Любителям авторской песни этот человек хорошо знаком. Он ходил по палатам и пел. В клубе дал большой концерт. Во время песен зал безмолвствовал, а в паузах взрывался аплодисментами. «Кто-то ходит одетый во фрак, кто-то вымазан кровью с землей». Матери плакали, у солдат сжимались кулаки и на лице желваки играли. Полковник-танкист, прошедший обе войны, ободрял раненых: «Не опускайте руки, не впадайте в отчаяние, вы все сможете, нужно только захотеть. Скажите сами себе: я смогу, сделаю протез, я буду жить». Лица раненых светлели. Через неделю меня выписали.

Итак, решено: я еду. В голове все смешалось, сигарета сгорела до фильтра, а мысли путаются и теряются в сентябрьской лазури. Последние деньки бабьего лета, последние сборы перед вылетом. За неделю из убывающих в командировку сформировали сводную роту и с утра до ночи мы пропадали на занятиях: тактика, служба войсковых нарядов, стрельба из почти всех видов оружия. И вот последний вечер в Подмосковье. Как сказать родителям, они ведь ничего еще не знают. Уже час я сижу в курилке. Вот он четкий анфас моего прошлого, словно освещенный торшером в детской, и неясный, размытый профиль будущего, все теряется в мрачных красках. И вот последний звонок домой: голос дрожит, на другом конце провода слезы. «Мама, я вас всех люблю. Пока». Гудки отбоя в телефонной трубке, отбой в роте и ранний подъем.

Утром напоследок захожу в роту попрощаться с друзьями — и на плац. В шесть утра тишину разрывает рев грузовиков, идет колонна. ЗИЛы тормозят, все прощаются. Непрерывно сверкает фотовспышка, офицеры балагурят — для них это очередная командировка на Кавказ, для меня — первая и последняя. Прожорливые грузовики быстро разместили в своем нутре: мешки, коробки с посылками и письмами, людей, собак. По колонне разносится «заводи», регулировщики с флажками провожают колонну за КПП.

Ехали достаточно быстро, кутаясь в бушлаты, прижав к себе автоматы. Холода наступили как всегда неожиданно, и вот за бортом сытая, сверкающая огнями Москва, а в машинах мы — хмурые и замерзшие. С МКАД сворачиваем на Щелковское шоссе, еще полчаса пути, и нас ревом турбин встречает аэродром Чкаловский. Открытое поле продувает ледяным ветром, ноги примерзают к бетонке, а в застывших лужах — грязно-серое холодное небо. В девять утра начинается погрузка в самолет, суета и гомон. То и дело мелькают флюоресцирующие жилеты спасателей МЧС, травят байки ОМОНовцы, лают собаки, которых пытаются усмирить кинологи. В самолет рассаживаемся двумя цепочками вдоль бортов. Командир экипажа проводит инструктаж по мерам безопасности и объявляет, что полетим мы на высоте десять тысяч метров. Через два с половиной часа — Кавказ. В самолете все отогреваются, под монотонный свист турбин клонит в сон. Проснулся от удара колес о взлетку, бортинженер опускает рампу и в самолет врывается горячий воздух. Сели мы на военном аэродроме Моздока. За несколько минут сняли с себя и уложили бушлаты, затем строем вышли на вертолетную площадку. Нас уже ждал огромный МИ-26, на котором мы и улетели из Осетии в Грозный. За иллюминатором голубой лентой промелькнули Терек, горный хребет и, спустя полчаса после вылета, мы уже в Чечне. Офицеры шутят: «Господа, нас приветствует город-герой Грозный». Вдали горят буровые, а прямо по курсу — разрушенное здание аэропорта Северный. Старший нашей группы долго беседует с летчиками, после чего объявляет обед. Мы рассаживаемся кто где и уныло начинаем ковырять крышкой ствольной коробки банки с «Вискасом» — армейским сухпайком. Доесть мы так и не успели — подали вертушки и «восьмерки» за несколько рейсов перебросили нас в Катаяму — поселок в Старопромысловском районе Грозного. Первое, что бросилось в глаза, — обилие буровых, нефтяные озера и угрюмые пастухи-чеченцы. В Грозном — жара. Пока идем с вертолетной площадки до плаца, майка пропитывается потом. Нас встречает командир: «Поздравляю с прибытием, офицерам зайти в штаб, солдат разместить и сразу предупреждаю: вы уже в Чечне, отбросьте все иллюзии, здесь война. Запрещено свободное перемещение, курение на открытой местности, не говоря уже о выходе из пункта временной дислокации». Медики провели с нами инструктаж по гигиене. Вода насыщена радоном и ее лучше не пить: расстроится кишечник и зубы повыпадают. Мыться ею полезно, болячки все быстро затягиваются, причем мыться нужно чаще, условия полевые. Сразу по приходу в казарму, если так можно назвать бывшую заводскую мастерскую, все пошли в душ, который соорудили из заводского же материала. Вода подается из скважины уже горячая. Быстро сделали себе прически «под Котовского». Еще неделю мы живем в составе сводной роты — проходим период адаптации, потом начнется боевая стажировка, а говоря проще, «обкатка». Служить мне предстоит в роте связи в должности заместителя командира взвода, а это значит — постоянная боевая служба. Дежурство в радиосети, инженерная разведка, сопровождение колонн и непрерывные спецоперации. Роты боевого обеспечения располагаются рядышком, и ни один выезд невозможно представить без разведки. Первыми идут саперы, осматривают местность, ищут «сюрпризы», которые изготавливаются весьма изощренными способами. Лежит пачка сигарет, поднял ее — и сразу же взрыв. Следом за головным дозором идет командир с медиком и связистом. Еще дальше — прикрытие: мотострелковый взвод и несколько единиц бронетехники. Подобные мероприятия проводятся каждый день.

Сразу по приезду я зашел в узел связи. Вот она — радость встречи. Все живые и здоровые, те, с кем «тянул лямку» в сержантской учебке, а потом и в Подмосковье а, самое главное, земляки-орчане Виталя Ковригин и наш военный фельдшер Паша Карманов. Мы долго болтаем, сидя в курилке. По слухам через пять дней меня должны перевести в роту и тогда — «на дело вместе».

По прошествии указанного срока всех построили на плацу, и командиры подразделений развели нас по ротам. Вместе со мной к связистам приехал еще и механик, молодой сержантик Лыков. Сразу же начальник связи определил нас на стажировку, заверив, что попробуем все. Через несколько дней меня ожидал выезд на спецоперацию. Прямо перед выездом командир нас проинструктировал: выезжаем на командно-штабной машине, нет брони и маневренность не ахти, главное — предельная внимательность. За пару дней до этого наши приятели и сопризывники татары Фидаиль и Рамиль, возвращаясь из Сунжи, попали под обстрел. По нашей машине саданули из РПГ, но не попали. Водитель вовремя сманеврировал и загнал КШМ в непростреливаемый сектор. Следом за взрывом по нашей колонне начали долбить из пулемета. Эфир взорвался разноголосым армейским «б..». Сработали хорошо и огневые точки подавили быстро. После этого Фидаиль, стрельнув сигарету, долго пытался ее прикурить дрожащими руками: «Представляешь, если бы не Шарик (водитель), нас бы всех на части, я только сейчас это понял». И вот мы готовим машину, заправка, проверка снаряжения и комплектации. Загружаем ящик патронов, ракетницы, медикаменты. С утра подгоняю под себя бронежилет, надеваю снаряжение. Связисту при себе положено иметь 120 патронов, автомат, еще один дополнительный магазин с трассерами и, конечно же, носимую радиостанцию. Я — тень командира и его же прикрытие. Мы строимся на плацу, командир отдает приказ. Выезжаем в верхнюю Катаяму. Команда «по машинам», и мы стремглав мчимся к нашему ГАЗу. «Внимание, — говорит старший, — всем зарядить оружие, заводи». С ревом двигателей и лязгом гусениц колонна выходит на Старопромысловское шоссе, мы колесим по улочкам, выставляя заслоны, блокируя местность. Останавливаемся, и я уже с радиостанцией на плечах иду за командиром. Сзади впивается когтями-антеннами в чеченское небо наша машина. Эфир оживает: подвижные КПП докладывают о готовности, я принимаю доклады старших нарядов о задержаниях и происшествиях. Весь день с автоматом на изготовку шагаю по поселку: улочки, переулки, дома, идем под испепеляющим взглядом чеченцев. Слышны взрывы, нам навстречу движется СОБР, уничтожая по пути мини-заводы по переработке нефти. Здесь производство «самопального» бензина поставлено на широкую ногу. Вдоль Старопромысловского шоссе сидят лоточники с трехлитровыми банками и канистрами. Каждый такой заводик дает очень неплохую прибыль.

Уставший, весь в поту и пыли возвращаюсь к машине. Загружаем радиостанцию, сворачиваем такелаж, опускаем антенны. Выезжаем из района. Открыв окна, садимся по разным бортам, ощетинившись стволами. Теперь внимание и только внимание. Мальчишки машут нам руками, угрюмые мужики в черных тюрбанах угрюмо смотрят исподлобья. С ними нужно держать ухо востро. Колонна благополучно доходит домой. Я раздеваюсь и камнем падаю на кровать. В голове только картинки предыдущего выезда. На следующий день опять спецоперация в районе Бутенко. Нужно набраться сил. Мгновенно засыпаю.

Весь следующий месяц прошел в непрерывных выездах. Осень в Грозный пришла стремительно. В один день похолодало, и с неба непрерывно падала водяная пыль. Сначала вершины гор покрывались туманом, а затем облака наползали на землю. Природа печальна. Два месяца назад погиб земляк из Гая. Мы потеряли друга, боевого товарища. Он был одним из лучших водителей в бригаде и на одном из выездов БТР подорвался на фугасе. В эфире началась истерика. Радист заслона, нажав на тангенту передачи, кричал, что всех убило, забыв ее отпустить. Итогом подрыва стали один погибший и трое раненых. Сашку уже не вернуть.

Война — это не беспрерывная стрельба, это — рутина. Суровые, но привычные будни. Мы готовимся к зиме, заготавливаем дрова. Даже такое безобидное мероприятие — целая боевая операция. Я хожу на инженерную разведку. Саперы «щупают» маршрут. Следом за нами пойдет тыловая колонна. Пока тыловики валят лес, мы щелкаем грецкие орехи, переспевшие, сладкие. Под деревьями набираем их в каски и наслаждаемся, перемежая чревоугодие рассказами о счастливой гражданской жизни. Изредка погода нас радует теплом, и в такие дни мы радуемся солнцу — сырость надоела.

Через некоторое время сидим в аппаратной узла связи, пьем с Виталей мерзкий краснодарский чай и слушаем Цоя. Здесь все разговоры только о доме. Через день — наряды. Хожу дежурным по роте и ночами читаю книги. Бойцы во взводе хорошие, хорошо знающие свое дело. «Механов» жалко, мазут въелся в руки, на ветру кожа трескается и водители ходят как в перчатках, все черные и перемазанные. Частенько к нам заходят разведчики. У них работа потяжелее: ночами засады, днем наряды и поисковые мероприятия, сидим, травим байки. Они то подстрелят кого-нибудь, то живьем привезут. Каждый день похож на другой, работа и еще раз работа. Одна радость — приехал еще один орчанин — Сашка Кочергин.

Беда приходит неожиданно. В один из хмурых дней эфир снова взрывается разноголосым матом и истерикой. При следовании инженерной разведки нашего батальона, который стоит в Заводском районе Грозного, произошел подрыв. Солдаты возвращались в свое расположение, когда возле элеватора возду Беда приходит неожиданно. В один из хмурых дней эфир снова взрывается разноголосым матом и истерикой. При следовании инженерной разведки нашего батальона, который стоит в Заводском районе Грозного, произошел подрыв. Солдаты возвращались в свое расположение, когда возле элеватора воздух лопнул и наполнился осколками, аммоналовой вонью и криками. Тому свидетелем был наш медик, орчанин Паша. Когда рвануло, в «бабочку» БМП (люки наблюдателей) хлынула кровь. Двоих убило сразу, третий был еще живой, но уже без сознания. Его пытались спасти, но осколок пробил сердце. Тут же сообщили имена погибших, и соленый скользкий комок подкатил к горлу. Денис, Руслан и мальчишка со смешной кличкой «Ляпа». Все — наши, оренбуржцы, отличные, никогда не унывающие бойцы. И все — их нет. Я снял наушники, выключил радиостанцию, дрожащими руками достал сигарету и поднял глаза к небу. Душили слезы. Шел противный мокрый снег. В Грозном начиналась зима.

(Продолжение следует)