№ 195–196 (20127–128) от 27 июля 2002 года
Сазонов Константин
Весна 2000 года проходила в томительном ожидании. Вот-вот, в ближайшую неделю, должен был решиться вопрос с моим призывом в армию. Хотелось уже сорваться в Вооруженные Силы поскорее, надоела постоянная неизвестность. Приятели намекали на старую давнюю истину: «Раньше сядешь — раньше выйдешь». Я с ними соглашался, и, проклиная все, часами просиживал в районном военкомате среди толпы таких же, как я, призывников. Однажды ко мне подсел стриженый долговязый паренек. Слово за слово мы разговорились. Нам обоим приписали «команду-90», что означает Военно-Морской флот, на один и тот же день выписали повестки на отправку в войска. Так я познакомился с Павлом Кармановым.
На перроне станции Никель в день наших проводов было многолюдно. В армию отправлялась большая партия призывников. На вокзале толпились шумные подвыпившие компании, бренчала гитара, особняком стояли парочки: лица парней были угрюмы, девушки плакали. Начинался дождь, люди спешили укрыться, а мы с отцом и братом оставались на улице. Вот-вот должны были подъехать друзья, и я всматривался в толпу. Вдруг кто-то легонько хлопнул меня по плечу. Обернулся и увидел Пашу. Перекинулись парой слов и договорились не теряться, а по возможности занять в поезде одну плацкарту. До прибытия нашего состава оставалось еще 15 минут, в душе противным горячим комком начало расти чувство беспокойства и тоски. «Орск-Москва» остановился на пути, и мы, еле сдерживая слезы, начали грузиться в вагон. Перрон медленно поплыл, хрустнули сцепки, и где-то далеко позади остались заплаканные лица наших мам, бабушек, сестер.
Ладно, успокаивали мы себя, два года пролетят быстро. Как и хотели, уселись в одну плацкарту, достали заботливо завернутую мамами домашнюю снедь и, накрыв стол, принялись лениво жевать. Попутно обсуждали, что же нас может ожидать на флоте и задавались вопросом, когда же отвернется проклятый прапор. Его недремлющее око мешало нам уничтожить свои запасы спиртного.
Судьба распорядилась так, что на флот мы не попали. Море от нас отреклось, зато с распростертыми объятиями приняла оперативная бригада внутренних войск. Ночью нас привезли в подмосковную часть и распределили по ротам. Вышло так, что мы с Пашей оказались в одном взводе и сполна хлебнули вместе все тяготы и лишения первых месяцев военной службы: изматывающие кроссы, тренировки по выполнению на время армейского упражнения под названием «подъем-отбой», ночные бдения в нарядах. Паша был медиком, и когда нас впервые привели в санчасть, мой приятель почувствовал себя, словно рыба в воде. Санинструкторы, отслужившие на полгода больше, делали нам уколы витаминов и от всей души потешались над молодым пополнением:
— Знаешь, от чего укол-то, болезный?
— Нет.
— А это от «столбнячка», чтоб спалось ночью крепче. Половые органы в армии — вещь невостребованная, так что на кой они вам нужны?
Новички, принявшие шутку всерьез, находились в панике, а мы, уже знавшие от Паши, что укол — не что иное, как Б-12, от души хохотали. Вскоре вся санчасть уже оценила умение моего приятеля ставить уколы. Рука у него была легкая, и пациенты почти не чувствовали боли. Пригодилось образование, и по окончании курса молодого бойца Паша рассчитывал занять место санинструктора в нашей армейской больнице.
На присягу к нам родители не приезжали, и мы вместе сидели в ленинской комнате нашей казармы, в то время как счастливчики ходили в увольнение. Курс молодого бойца закончился, и нас вот-вот должны были раскидать по учебным частям. Время до распределения коротали за прополкой травы на стрельбище и отмыванием казарменных полов от известки, которая толстым слоем осела на них после ремонта.
Через несколько дней я расстался с Пашей на четыре месяца и увидел его только в ноябре, когда вернулся в свою часть из «учебки» в звании младшего сержанта. Мы как раз рассаживались в столовой, когда я заметил своего приятеля. К тому времени его определили санинструктором в 1-й батальон, в составе которого он все лето трудился на картошке. Пашка изрядно поправился с момента последней нашей встречи: лицо округлилось, на щеках играл румянец. Мой вид не привел его в восторг. За время нахождения в «учебке» я изрядно потерял в весе, и вполне естественно, что первый вопрос моего земляка был: «Ты чего такой худой?». Поговорили, и выяснилось, что приятелю моему служится не тяжело: раз в день «калечей» в санчасть на прием водить да таблетки для профилактики солдатам раздавать. Разломил одну надвое, вот тебе половинка от головы, половинка от живота, да только смотри — не перепутай.
Главной новостью оставалась предстоящая отправка нашего призыва в Чечню. Первую партию планировалось перебросить в Грозный 28 ноября, и мы все гадали, попадем в список убывающих или нет. Из моей роты уезжали сразу 12 человек, но меня в первую партию не включили. К тому времени я еще не отслужил полгода, не хватало каких-то двух недель. Тогда мы все рвались на войну, не зная о ней ровным счетом ничего. Еще бы: в Чечне срок службы шел день за два, да еще и по 800 рублей каждый день платили. Командир роты пообещал отправить меня следующей партией, только уехать с ней мне была не судьба. Приехавшие увольняться дембеля на радостях начали «гудеж», и мы с земляком Саней раз пять за ночь сбегали в 
самоволку за водкой. Несколько раз, прикинувшись дежурными техниками-телефонистами, проносили литры огненной воды мимо дежурного по части, а вернувшись на боевой пост, с тревогой ожидали появления начальника связи, который тоже только что вернулся из командировки. Еще днем он зашел, построил всех на узле и предупредил, если не наведем порядок, будем долго и упорно заниматься физподготовкой. Начальник связи, пожилой майор, пришел, уже изрядно приняв на грудь. Для разминки повытряхивал на пол содержимое всех ящиков, переломал все, что не понравилось, и пообещал отправить всех на передовую, в окопы, кормить вшей. После этого начальник связи, успокоившись, лег спать в своем кабинете. В изумлении мы находились недолго и вскоре побежали за очередной порцией водки, в этот раз для себя. С утра майор несказанно удивился, когда обнаружил, что на узле нет ни одного трезвого солдата. Я заплетающимся языком попросил нашего командира претворить в жизнь данное нам ночью обещание и отправить в Чечню. Начальник связи простым и доходчивым армейским языком разъяснил, что нам теперь будет положено вместо командировки и что он будет делать со всеми нами каждый день. Так я остался в Подмосковье еще на долгие месяцы, а Пашу уже включили в список убывающей в Грозный партии.
Встретились с Кармановым мы только осенью следующего года в Чечне. Я возился на узле связи с аккумуляторами для радиостанций, когда в гости зашел Паша. Он еще не знал, что я приехал, и в момент нашей встречи возникла пауза, длившаяся несколько секунд. В следующее мгновение мы с радостными воплями кинулись обниматься.
— Ты чего, как приехал, сразу в санчасть не зашел?
— Да я и не знал, где ты там.
— Хорошо, вечером приходи, чайку попьем.
Незадолго до отбоя зашел в гости к Карманову. На столе стояла миска с «дембельской кашей» — печеньем, смешанным со сгущенкой, в трехлитровой банке дымился чай. Пока угощались, приятель рассказывал о службе.
Должности санинструктора на войне не позавидуешь. Каждый день Паша кого-то перевязывал, зашивал, делал уколы, кормил таблетками. Вскоре я сам увидел его за работой. Как-то привел к нему бойца своего взвода, у которого начался панариций. Мой приятель взял скальпель и быстро провел операцию. Было видно, что он уже поднаторел в полевой хирургии, и его опыту мог позавидовать иной врач.
Тяжелее всего было работать с ранеными, когда человек мучается, кричит и ему срочно требуется помощь. Частенько Павел выезжал на оказание экстренной помощи. Летом рядом с расположением нашей бригады взорвался на фугасе УАЗик СОБРовцев. Семь человек получили средней тяжести ранения и контузии. Мой друг рассказывал, что на месте подрыва, рядом с искореженной машиной лежали люди. Боль, стоны, в воздухе гарь, а на земле струи крови смешиваются с пылью. У двух бойцов были вырваны нижние челюсти, один сидел оглушенный. На месте медики вкололи раненым промидол, перевязали, предотвратив кровопотерю. Тяжелые «трехсотые» могли просто не дотянуть до госпиталя, но усилиями Паши и командира медицинской роты остались живы.
На спецоперациях мы частенько пересекались с приятелем. Видел его с автоматом и неизменной камуфлированной сумкой, на которой был вышит красный крест. Помимо этого, Паша почти каждый день ходил на инженерную разведку в составе дозора. Проверка дорог на наличие всевозможных взрывоопасных сюрпризов — дело тяжелое, и трудно представить, что может произойти, не окажись в нужную минуту медика. Ведь, случись что, в первую очередь нужно снять у человека шок и остановить кровь. Уже осенью на маршруте разведки произошел подрыв фугаса, и только чудо спасло солдат. Боевики заложили взрывчатку неумело, осколки ушли в воздух. Однако бойцов, оказавшихся рядом с местом взрыва, раскидало взрывной волной и контузило. Больше всех пострадал сапер по прозвищу Макар. Он самостоятельно отполз за БТР и сел на землю. Из носа и ушей шла кровь, а глаза бессмысленно смотрели куда-то в пустоту. Боец находился в состоянии шока и начинал терять сознание. Если бы не санинструктор, который оказал солдату помощь, контузия могла обернуться потерей слуха, речи, нарушением координации движений. Макара срочно эвакуировали. В санчасти начальник медицинской службы показывал саперу палец и громко спрашивал, что он видит. Солдат почти беззвучно шевелил губами и повторял одно и то же: «Свет, свет…». Через день Макар пришел в себя и был отправлен в роту на постельный режим. Еще через месяц он уже чувствовал себя нормально. Контузия оказалась не слишком тяжелой, но ее последствия останутся на всю жизнь. У сапера возникли проблемы со слухом и, словно у девяностолетнего старика, начала дергаться голова.
Уже в декабре мой друг Пашка, сам оглушенный взрывом, под обстрелом спасал бойцов, которых осколком смело с брони БМП. Он потом рассказывал: «Когда рвануло, и в люк хлынула кровь, я сразу понял — хана! Вылезаю из машины, в ушах звон. Четверо бойцов лежат на земле. Оставшиеся в живых отстреливаются. Подбежал к одному — у того половину головы как лезвием срезало. Пацана, что рядом с погибшим сидел, всего мозгами забрызгало. Самая тяжелая смерть у Руслана была. Ему взрывом пальцы оторвало, и сердце осколком пробило. Он был еще живой, хрипел. Сделал ему укол, думал спасти. Куда там, давление ноль, дыхание остановилось. По нам с элеватора долбят, а я зашиваю раненого. Бойцу осколок каску пробил и «розочкой» разрезал до черепа кожу на голове. Плюс к этому в него еще и две пули попали — в ногу и руку. Пришлось оказывать помощь прямо под огнем. Вколол побольше гормональных препаратов, чтобы сердце не остановилось». Потом мой друг встретил спасенного им бойца уже в Подмосковье, когда приехал увольняться. Бойца, получившего тяжелое ранение, как ни странно, из армии не комиссовали.
Пашка уволился раньше меня на два месяца, так как застал день за два. Расставаться было тяжело, но в то же время был рад за него: приятель отправлялся домой. Я его спрашивал, куда, мол, планируешь после армии. Он пожимал плечами и говорил: на «скорую», конечно. Карманов улетел в начале февраля, а в начале марта я получил письмо от мамы. Она писала, что Паша заходил к нам, передал от меня привет.
Вновь встретился с ним уже дома, в Орске. Паша заехал ко мне, посидели, поговорили. Потом мы частенько собирались вместе, вспоминали недавнее, но вместе с тем ставшее уже далеким прошлое. А потом приятель появился у меня с загадочным видом. «Пойдем, разговор есть, — заинтригованный вышел во двор. — Будешь у меня свидетелем на свадьбе?». Я рад за Пашку. Хорошо, что все вернулось на круги своя, в лоно мирной жизни, а где-то в прошлом остался грохочущий, стреляющий Грозный, автомат и камуфлированная сумка с вышитым красным крестом.